..Теперь я точно знаю, что такое дружба и друг. Это когда он ждет тебя дома и ждет только тебя, а тебе кажется, что так будет вечно. А вечность продлилась всего 10 лет, 5 месяцев и один день, и с этим уже ничего нельзя поделать. Его вынесли в черном целлофановом мешке и положили в багажник машины, увозящей трупик на кремацию. Медсестра просила меня не смотреть на это: «Не надо. Запомните его живым». А я увидел через дырку черную шерстку и не удержался, дотронулся рукой. Она была такой знакомо мягкой на ощупь, а под ней был твердый холодный камень. Наша дружба закончилась...
...Физически. В холодильной камере морга ветлечебницы, где его отказались лечить сразу, как мне пообещали «сделать все возможное», а я уплатил деньги и подписал бумажку, что готов согласиться с тем, что у врачей может что-то не получиться. «Не получилось» минут через пятнадцать. Я не успел еще дождаться такси, чтобы уехать домой...
...Я никогда особо не жаловал людей. Но почти всегда жил с ними весело, потому что только так можно не сойти с ума и совладать с теми вывертами, что предлагает жизнь. А теперь я даже не знаю, сколько должно пройти времени, чтобы я смог поверить хоть во что-то сказанное собратьями по виду и по роду. И это, наверное, очень плохо. Я признаю это. Умом, который у себя и у окружающих ценю как высшую ценность. Но поделать с собой, с чувствами ничего не могу. Я не спал две ночи, когда он мучился от непонятной болячки, а я думал, что смогу ему чем-то помочь, если буду сидеть рядом на полу и гладить его по голове, а он в знак благодарности лизать мне руку. Так и было, но не помогло...
...Я не сплю уже третью ночь после. Я жесткий, даже нередко жестокий человек, но от себя я такого не ожидал. И это не сантименты. Это, наверное, и есть безнадега и щемящее одиночество, когда ты знаешь, что дома один, но все равно прислушиваешься к знакомым шорохам и ищешь его по комнате. А его нет. И уже не будет...
...И я не знаю, что я буду чувствовать, когда все же высплюсь и пройдет то самое время, которое, все так говорят, лечит. Мне хотелось бы, как ни странно, стать хоть немного добрее. Потому что люди – не еноты. Это он, мой енот, любил меня всяким. А я – его. Потому что ни у него, ни у меня особого выбора не было. А вот люди однозначно любят доброту...
...Звали моего друга, енота-полоскуна Пацан Вован. И он был единственным существом на земле, перед кем я чувствовал так называемую повышенную обязанность. Потому что у него тоже никого, кроме меня, не было. И это тоже, наверное, плохо. Но так уж получилось, что почти все мои родственники остались в безжизненном прошлом. А его мамашку-енотиху пристрелили где-то на Кавказе, и мне он достался маленьким щенком, дико орущим комочком чуть больше ладони, которого я приучал к еде сначала из сосочки, а потом и из тарелки. Минут по сорок. Весь – в этой еде с ног до головы. История кормления в моем неуклюжем исполнении – реально достойна смеха, слез и печали. Я ведь даже не знал, что соску перед использованием надо прокалывать горячей иглой...
Я, чего греха таить, жил разухабисто, а он, появившись, дисциплинизировал меня, ввел, как говорится, в рамочки именно этим внезапно осознанным обязательством перед собой. И может быть, даже спас меня этим, так как не любил пьяных и накуренных. А я гулять любил. Но каждый вечер рано бежал домой – кормить и выгуливать дружка, что однозначно лучше делать трезвым...
Я, получается, спас его, а он – меня. Потому что он вообще надолго успокоил и прочих моих бесов. Он врачевал мне нервы и душу, релаксировал и делал добрее. И даже дал на время жену, которая довольно долго выдерживала нас обоих, чем однозначно заслужила у нас звание какого-нибудь Героя Соцтруда, который помнил слова Тамерлана, что мужество в битве – это терпение. Вот только терпения, увы, надолго не хватает...
...Но это – жизнь. И не в этом дело. Взяв за почти 25 лет журналистской жизни несколько тысяч интервью, написав тысячи статей и заметок, портретов и описаний, о своем Пацане Воване я только фрагментарно упоминал. Даже в субботние облегченные номера газеты и в Интернет не вставлял фото его совершенно умильной мордочки, чтобы и другие порадовались такой красоте. И не потому, что как-то скромничал. Нет, думал, что еще успеется. Я даже заранее, впрок, договаривался с товарищами, с зоопарками и питомниками, чтобы его не бросили, а пристроили дожить в тепле и сытости, если со мной что-либо случится. Но, если честно, не очень верил в это.
Так мы и жили. Вместе ели-пили, толстели, даже нутряными болячками обзавелись одинаковыми на почве сходного малоподвижного образа жизни и возраста. Если брать за человеческий год жизни пять лет енотовых, то и заболели мы в одно и то же время. Только я месяц назад вроде бы как выскочил, а он – нет. Прожив, как минимум, на треть меньше возможного. Как сказали мне врачи-ветеринары, животные же долго не показывают, что у них болит что-то одно, а человек замечает, что его питомцу плохо, когда тому совсем уж невмоготу. Эту свою «слепоту» я смогу, наверное, только подзабыть, но себе не простить. Я знаю, не получится. Потому что я не знаю, зачем мне возвращаться теперь домой – там меня уже никто не ждет. Так, как это делал Пацан Вован. А это, оказывается, чувство жестокое и страшное...
...Но я также не знаю, зачем я все это пишу и правильно ли делаю. Меня ведь когда хотели оскорбить какие-нибудь «шакалы пера» и «тарантулы Паутины», то обязательно «били» почему-то по еноту, «доставали», так сказать, и за бытовую семейную неустроенность, и за любовь к животному. И сейчас иногда достают. Странно даже как-то читать эти убогие нападки. Но это, увы, повторится и сейчас, я в этом уверен – такой повод уесть «врага» представился....
Ну и черт с ними! Есть более важный резон. В Сети очень много фотографий енотов. Пусть останется и мой. Тем более что он реально красив. И я видел, какую радость и удовольствие он доставлял всем, кто его видел и обязательно пытался потискать. Да и вообще, говорят, что еноты приносят счастье и удачу всем, кто их видит. А он у меня был добрым и щедрым. Хитрым и, конечно, умным...
Большинство предложенных фото – это его «показательные выступления» перед друзьями. Он почувствовал, что от него млеют, и потому позволил, например, кормить себя морковкой и показывал, как он умеет позировать и нравиться еще больше...
...Да и вообще, если вы прочитаете это, вспомните братьев наших меньших и, может быть, обратите внимание на их здоровье, то, честное слово, я не зря именно так коротал свою тревожно-изнурительную, тяжелую дурацкую бессонницу. С такими привычными шорохами, за которыми наступала непривычная тишина. Без друга...
...А новый Пацан Вован, если Бог даст здоровья, у меня еще будет. Жаль, что, наверное, новых десяти лет может не получиться. Но скольких ошибок я смогу избежать! Чего, в принципе, всем и желаю, если это вообще возможно – учитывать чужие и не делать свои ошибки...
ВЛАДИМИР СКАЧКО